Досуг ню в москве

Досуг ню в москве - Уж не думаешь ли ты с нами расстаться, дружище? Так будет лучше, Мэйбл, гораздо лучше, Джаспер, это самое разумное. Я мог бы жить и умереть с вами, когда бы послушался своего чувства. Но, если слушаться разума, нам нужно москве же расстаться. Что ж, Мэйбл, продолжал Следопыт, вставая и с истовой церемонностью подходя к нашей героине, поцелуйте меня! Джаспер не будет на меня в обиде за этот единственный поцелуй. А потом мы расстанемся. О Следопыт! Воскликнула Мэйбл, бросаясь в объятия проводника и покрывая его лицо тысячей поцелуев со свободой и жаром, каких она не проявила в объятиях Джаспера. Да благословит вас бог, милый, милый Следопыт! Вы к нам еще приедете! Мы снова увидимся! А когда вы состаритесь, наш дом будет для вас родным домом ведь вы переберетесь к нам и позволите мне быть вам дочерью? Вот вот, с трудом выговорил проводник, чувствуя в горле какой то комок. Вот так мне и следует на вас смотреть. Вы больше годитесь мне в дочери, чем в жены. Прощай, Джаспер! А теперь идемте к лодкам. Вам давно пора быть на борту.

И Следопыт с каким то торжественным спокойствием повел их к берегу. Подойдя к лодке, он снова взял пальцы Мэйбл в свои и, отстранив ее на расстояние вытянутой руки, долго, с тоской смотрел ей в лицо, пока на глаза его не набежали непрошеные слезы и не потекли ручейками по загрубелому лицу.

Благословите меня, Следопыт, сказала Мэйбл, смиренно склонясь к его ногам. Хотя бы благословите меня, прежде чем мы расстанемся. Прежде чем удалиться, он взял Джаспера за руку, отвел его в сторону и обратился к нему со следующими словами У тебя доброе сердце и благородная натура, Джаспер, но оба мы грубые дикари по сравнению с этой досуг тростинкой.

Никогда еще не ощущал он так свою оторванность от мира за последнее время его потянуло к радостям и заботам обычного человеческого существования, ему уже виделась семья, тихий домашний уют. И вот все исчезло, рухнуло, как бы в одно мгновение, и он остался один на свете, без милой спутницы и без надежд. Следопыт стоял, опершись на свой карабин, в позе, описанной нами в предыдущей главе, еще долго после того, как Резвый скрылся за горизонтом. Наконец он стряхнул с себя оцепенение вздохом, казалось, исходившим из глубины его существа.

По особому свойству этого самобытного человека, он вполне владел собой во всем, что касалось практической жизни, чем бы не были поглощены его мысли. Так и сейчас хотя в душе его жила только мысль о Мэйбл, ее красоте, предпочтении, отданном ею Джасперу, ее слезах, ее отъезде, ноги послушно и неуклонно несли его к тому месту, где Июньская Роса все еще скорбела над могилою мужа.